Джеймс Мортон Оливер, будучи единственным отпрыском своих родителей, не имел близких родственников. Несколько двоюродных братьев и сестер, чьи смутно знакомые лица изредка всплывали в его памяти, давно затерялись в складках времени. Тетка, младшая из отцовских сестер, предположительно, осела в Фениксе, штат Аризона, и на великосветских приемах играла, вероятно, роль престарелой дамы. Дядька по материнской линии как минимум десять лет боролся с зеленым змием и в конце концов пал его жертвой, проведя остаток своих дней в госпитале в Вест-Хэйвене.

Что касается друзей, то Оливер имел их чуть ли не в каждом уголке земли, но по-настоящему близкого друга у него не было. Несмотря на душевную теплоту, доброжелательную улыбку и бескорыстную готовность прийти на помощь тем, кто нуждался в нем больше всего, люди постоянно ощущали в его глазах какую-то неуловимую отчужденность, удерживающую их от дальнейшего сближения. Он всегда протягивал руку помощи, но никогда не распахивал своей души. Ему во всем доверяли, не услышав от него ни одной сокровенной мысли. Единственный, кто мог похвастаться, что знал о нем больше других, был его адвокат, Герман Максфилд, и все же как человек Оливер был ему незнаком.

— Двадцать три года я являюсь его официальным адвокатом, советником на все случаи жизни, — заявил Максфилд, тряся своей обрюзгшей физиономией с более меланхоличным выражением, чем обычно. — Двадцать три года я воображал себя его ближайшим другом. Двадцать три года я уважал его больше всех на свете. И вот теперь я вдруг с ужасом открыл для себя, что добропорядочный гражданин Оливер — это маска, сброшенная за ненадобностью, под которой скрывался настоящий монстр. Все его умные рассуждения — лишь паутина лжи, сложный камуфляж. И должен сказать вам, для меня это чертовски тяжелый удар. Хуже всего то, что я всегда буду вспоминать его — дай-то бог забыть, как кошмарный сон — с чувством гадливости и отвращения.

Собеседник Максфилда неторопливо попыхивал трубкой. Его звали Ричард Сенека, он был окружным прокурором.

— Мне кажется, Герман, ты слишком преувеличиваешь. — Его трубка, как вулкан, извергла очередной клуб дыма. — Ты все воспринимаешь в черно-белом свете, без всяких оттенков.

— Ладно. Я допускаю, что нахожусь сейчас под впечатлением, Ричард. Несомненно. Но хотелось бы увидеть твою реакцию, когда ты прочтешь все, что я прочитал. Вот тогда и поговорим.

Они сидели в библиотеке Оливеровского особняка. Двери были слегка приоткрыты. Стоял погожий апрельский денек. В столбах солнечного света лениво кружились искорки пылинок, опускаясь еле заметным слоем на блестящие лаком поверхности мебели из темного дерева.

Джеймса Мортона Оливера не было в живых уже около месяца. Его похоронили, но едва ли успели позабыть. Похороны вылились в грандиозное мероприятие. Среди присутствующих оказался даже вице-губернатор штата. Почти все газеты штата выделили колонку или две, а «Квинспорт Квоут» разорилась на целую страницу для описания торжественных поминок. Сейчас Оливер — лишь кучка пепла в ряду урн, помещенных в фамильный склеп. Но бренные останки человека, суть его пройденного жизненного пути, были скрыты в спертой мгле склепа. А жаль! Если вынести их на всеобщее обозрение, может быть, разрушился бы тот величественный образ, по которому скорбели знавшие покойника при жизни. Может быть, открылся бы им истинный лик мерзкой твари.

Что касается Джеймса Мортона Оливера, каждый его шаг, каждый поступок не пропал бесследно для потомков. Его секретный дневник давно уже превратился в пухлые тома, послед- ний из которых значился под четырнадцатым номером. В силу обстоятельств, сделавших Германа Максфилда душеприказчиком имущества умершего, ему первому выпало обнаружить дневник в старом сейфе, замурованном в самой глубине библиотеки. Всю предыдущую неделю он бегло просматривал полустершиеся записи, проникаясь тревогой, переросшей, в конце концов, в неподдельный ужас.

— Вот первый том, — протянул Максфилд Сенеке большую общую тетрадь. — Начинается с конца тысяча девятьсот сорок пятого, когда Оливер находился в Вашингтоне. Во время войны он работал по контракту в морском флоте на какой-то гражданской должности, но думаю, первый том можно просто пролистать, там ничего интересного. Чисто бюрократические интрижки и сплетни. Я отметил абзацы, заслуживающие самого внимательнрго прочтения.

— Ну, что ж, взглянем. — Сенека отложил в сторону трубку и раскрыл тетрадь в том месте, где была первая пометка.

«12 января.

Наконец-то дома, Город еще никогда не выглядел таким красивым. Все вокруг, насколько хватает глаз, белым-бело. Деревья покрыты инеем. Все блестит и сверкает. Настроение как после доброй чарки вина. Ничто теперь не соблазнит меня поехать обратно в Вашингтон. Даже должность в конгрессе, которой меня так соблазняют Л.М. и Эй. Р…»

В глазах Ричарда Сенеки возник вопрос.

— Эти инициалы, Герман. Они тебе что-нибудь говорят?

— Лео Мак-Говерн и Эл Роупер, — ответил Максфилд. — В те дни у них было много чего порассказать. Оба давно умерли.

Взгляд Сенеки вновь обратился к записям.

…Я очень нужен отцу именно сейчас. Он быстро сдает. Последний раз был у него год назад. Он все так же злоупотребляет алкоголем, даже слишком, но, думаю, у него это превратилось в болезнь. И если матушка, упокой, господь, ее душу в вечном мире, ничего не смогла поделать с его дурной привычкой, то у меня тем более нет никаких шансов. Как там говорится? «Дай, что покрепче, тому, кто устал от жизни, и легкого вина тому, у кого тяжело на душе». Возможно, это лучшее, что я могу сделать в данной ситуации. В октябре ему исполнилось шестьдесят семь. Сомневаюсь, протянет ли еще год. Кстати, у меня ведь тоже скоро день рождения. Через месяц, двенадцатого числа, будет двадцать девять. Интересно. Эта дата — единственное, что у меня есть общего с А.Линкольном.

13 января.

С утренней почтой пришло долгожданное письмо от Клаудии. Зная, что я превратился в канцелярскую крысу, приглашает меня на вечеринку в Бостон. Так, несколько дней в городе, только нас двое. Не могу отказаться. Прошло уже добрых полгода, когда ее тело, полное страсти и неги, трепетало в моих объятиях, а потом наше счастье прервал телефонный звонок ее брата, который звонил прямо из коридора отеля. Слава богу, мы были зарегистрированы в разных номерах. Шесть месяцев, целая жизнь, золотое время, вечность. Становлюсь сентиментальным, думая о ней. О, Клаудия, как мне не хватает тебя здесь, со мною, чтобы ты сидела рядом и смотрела на загадочный танец пламени в камине.

14 января.

Попросил отвечать всем, что гуляю по городу. Телефонные звонки начинают уже надоедать, некоторые приятные, а другие только раздражают. Как-то позвонила Кэрол Росс, с которой мне хотелось бы разговаривать в последнюю очередь, и Дарви протянул мне трубку, не успев предупредить о ней. Прозвучал примерно такой диалог.

— Хелло, Джим Оливер слушает.

— Хай, Джим. Спорю, не догадаешься, кто это.

— У меня нет настроения держать пари. — Конечно, я сразу понял, чей это голос.

— Ну, попробуй. Хоть разочек.

— Лана Тернер. [7]

— Ну, ты даешь!

— Это не Лана Тернер? Странно сегодня утром она как раз должна была позвонить.

— Ладно, это я, Кэрол.

— Кэрол Ломбард? [8]

— Не очень-то вежливо с твоей стороны. Прекрасно знаешь, что она умерла. Это Кэрол Рус.

— Ах, да, конечно. Теперь узнал твой голос, Кэрол. Как ты там поживаешь?

— Так себе. Если это тебя действительно интересует.

— Интересует, Кэрол. Очень интересует. А как поживает высокий блондин, твой приятель. Генри Веббер?

— Мы разошлись.

— Скажи мне, ради бога, что случилось?